Память о трагедии — повод к конфликту?

В Нижнем Новгороде начались общественные обсуждения идеи установки памятника жертвам политических репрессий. Впервые об этом заговорили в начале 1990-х после распада СССР. Для многих семей публичное осуждение репрессий, под которые когда-то попали их родные, и реабилитация осужденных были актом высшей справедливости, после долгого времени, когда они вынуждены были нести груз этой трагедии внутри себя, не имея возможности говорить об этом.

Публичным осуждением репрессий и наделением невинно-пострадавших особым статусом и льготами вопрос исчерпан не был. Во-первых, многие просто не знали, где и как закончил свой путь их отец или дед, имея на руках только справку о реабилитации. А были и те, кто и такую справку получить не сумел (сегодня уже не так важно, по каким причинам). Общество «Мемориал» вело огромную работу по составлению общего списка всех подвергшихся репрессиям, выходили памятные книги, появлялись профильные ресурсы в интернете. Но это было для тех, кого волнует эта тема. А для молодого поколения это все стало историей, которая в условиях ЕГЭ не очень-то откладывается в их сознании. Поэтому вопрос увековечивания памяти репрессированных путем установки монумента оставался актуальным и активисты «Мемориала» писали об этом губернатору Борису Немцову и мэру Юрию Лебедеву.

Затем тема репрессий отошла на время на второй план и вновь была актуализирована в 2007 году, и 24 января 2008 года мэр Нижнего Новгорода Вадим Булавинов подписал постановление № 171 об установки памятника жертвам политических репрессий у стены острога в сквере 1905 года. В том же году был проведен конкурс среди скульпторов и художников и комиисия при губернаторе Нижегородской области определила победителя, который предложил дизайн будущего памятника. Поскольку острог — объект культурного наследия федерального значения, была проведена работа по получению разрешения на установку памятника от Управления государственной охраны ОКН (получено 11 сентября 2008 года). А затем об этом опять забыли почти на десять лет.

Тема вновь стала актуальной в 2017, когда памятник жертвам политических репрессий «Стена скорби» был открыт в Москве. Впрочем, в нашем городе эта тема получила второе дыхание несколько позже, после того, как началось обсуждение, какие памятники надо (а какие не надо) устанавливать в Нижнем Новгороде. Всплыло обстоятельство, что распоряжение Вадима Булавинова никто не отменял. Но… место, где предполагалось установить памятник (сквер 1905 года) сейчас подвергается реконструкции, концепция которой была утверждена на общественных слушаниях. Возникла необходимость новых слушаниях, посвященных необходимости установки памятника именно в этом месте, которые и состоялись 25 февраля. Пока в дискуссии участвуют в основном сторонники памятника, хотя и с самой разной мотивацией. Для кого-то это важный символ борьбы со сталинизмом, «который осужден наравне с нацизмом», для кого-то это символ противостояния «гражданских активистов репрессивной государственной машине» (и неважно, что государство, которому они противостоят не имеет практически ничего общего с тем, в котором был организован «большой террор»).

Разный посыл сторонников установки этого памятника — это естественно. Репрессии коснулись и монархистов, и казаков, и троцкистов, и правой оппозиции и священнослужителей. Под их маховик попали многие люди, искренне считавшие себя преданными коммунистической идее. Но если государство (в нашем случае региональная и местная власть) собираются установить этот памятник, не мешало бы иметь и собственную позицию, а не только «идти навстречу чаяниям активных граждан». Тем более, что, вводя новый памятник в уже сложившееся общественное пространство со смысловой доминантой в виде памятника «Героям и мученикам революции 1905 года», надо продумать какой какое впечатление будет создавать получившийся ансамбль.

Для части реабилитированных, сохранивших верность коммунистическим идеалам это может быть естественное очищение левой идеи от позднейших, дискредитирующих ее наслоений. Для антисоветски настроенных адептов российской империи речь идет об аннигиляции смысла памятника героям первой русской революции символом преступлений установленного в результате этой революции режима. Для либерально настроенных активистов это символ борьбы гражданских активистов против государства (в каковом качестве и деятели революции 1905 года тоже могут рассматриваться).

А какой смысл хотели бы заложить в городское пространство установкой этого памятника наши власти? Это очень важный момент, потому что у нас до сих пор нет внятной и последовательной позиции в отношении нашего собственного прошлого. И у нас в городе формулирование этой позиции могло бы начаться с установки этого памятника.

Если рассматривать предложение установить памятник в сквере 1905 года, где уже стоит памятник «героям и мученикам революции», то на основе какого посыла их совместить? И если мы помним революционеров, погибших в борьбе с монархическим государством, и тех, кто погиб от репрессивной машины государства, установленного победившей революцией, то как быть с патриотами государства российского — жертвами революционного террора? С тем же Столыпиным, например?

Гражданская война, противостояние красных и белых продолжается и сегодня в информационном пространстве. И оценка советского наследия порождает еще большие споры. Недавно в Сети натолкнулся на возмущение фактом установки в Иркутске памятной доски, посвященной адмиралу Колчаку. Основной мотив — прокуратура при проверке обстоятельств его расстрела не нашла оснований для реабилитации. То есть в сегодняшней жизни мы вернули частную собственность на средства производства, отказались от коммунистической идеологии, но в правовой для нас до сих пор действуют нормы советского государства? И борьба против Советской власти полностью перечеркивает заслуги полярного исследователя и адмирала, успешно воевавшего в I Мировую и готовившего десантную операцию по захвату Константинополя? Кстати, до сих пор убежден, что содействие английской агентуры в подготовке Февральской революции было вызвано во многом именно этим обстоятельством: российское наступление против немцев англичанам было выгодно, против австрийцев — допустимо, а захват Россией проливов в корне противоречил британским интересам.

Как быть с чекистами, тоже попавшими под каток репрессий? Единственным мотивом станет наличие или отсутствие официальной реабилитации. Т. е. осужден за нарушение социалистической законности и перегибы — палач; осужден за шпионаж в пользу Уругвая — подлежит реабилитации? А монархисты? Для нас сейчас действительно принципиально, был бывший офицер царской армии расстрелян за свое дворянское происхождение или за критику советской власти?

Как сделать, чтобы симпатии к разным фигурам нашей истории и споры об их роли не раскалывали наше общество необратимо? Как сделать, чтобы, увековечивая память о трагической судьбе погибших в ходе репрессий, мы не провоцировали противостояние между сторонниками разных взглядов сегодня?

Ответить на этот вопрос необходимо, потому памятник, будучи торжественно открыт при стечении общественности и официальных лиц, затем продолжает жить своей жизнь, определяемой тем, как в обществе относятся к символам, которые этот памятник представляет.

Я хотел взять интервью у известного российского писателя, имеющего отношение к нашему городу и обсуждаемому публичному пространству. К сожалению, Захар Прилепин оказался в зоне с неуверенным приемом сигнала сотовой связи и полноценного интервью не получилось. Но до того, как связь оборвалась, он успел сказать:

«Если хотят установить памятник жертвам политических репрессий, то правильно было бы написать, что это мемориал расстрелянным царскими войсками с 1901 по 1914, белыми, интервентами, „зелеными“ и красными в 1918—1929, НКВД в 1937—1939 (причем и расстрелянным НКВДешникам тоже), а также расстрелянным демократами в 1993». Другой мой приятель-монархист, которому я дал послушать запись нашего разговора, согласившись с перечнем добавил к нему рабочих, расстрелянных в Новочеркасске 1—2 июня 1961 года.

Мне кажется было бы правильно назвать реорганизуемое пространство сквера 1905 года памятником всем жертвам гражданских противостояний. А если говорить о Большом терроре 1930-х, то для меня лично (а мои родственники пострадали в 1937—1938 годах) самое страшное в истории репрессий была не запредельная жестокость в расправе с врагами, а зачисление в разряд врагов «своих», попадавших в подвалы НКВД по анонимному доносу, написанному из карьерный соображений, по мотивам как сейчас говорят «бытовой ненависти» или в качестве супераргумента в ходе вроде бы проигранной научной дискуссии.

Как говорил на открытии московского памятника Владимир Путин: «Репрессии не щадили ни талант, ни заслуги перед Родиной, ни искреннюю преданность ей. Каждому могли быть предъявлены надуманные и абсолютно абсурдные обвинения». По мнению президента, сама память, четкость и однозначность позиции в отношении этих мрачных событий «служит мощным предостережением к их повторению»: нельзя призывать к сведению счетов и «снова подталкивать общество к опасной черте противостояния».

Сегодня у нас культура общественной и политической дискуссии едва ли не ниже, чем в те годы. До сих пор слушать аргументы оппонента все еще не считается обязательным, а отказывать оппоненту в человеческом достоинстве — распространенная практика и в спорах в интернете, и в телевизионных ток-шоу. Хорошо, что в борьбе с оппонентами сегодня не используется инструментарий политического доноса и внесудебных репрессий. Но давайте научимся слышать друг друга и помнить прошлое, не разжигая ненависть в настоящем.